– А это дело (Беломор пустил струйку дыма в сторону пустой коньячной бутылки) службе не мешает?
– Ні в якому разі:
Еней же, з хмелю як проспався,
І з'їв солоний огірок;
Потім умився і убрався,
Як парубійка до дівок…
– Наш парень – чекист! Что бы там ни было, а наутро – как стекло. Ты там про дамс упомянула? Нам комсомольцы-добровольцы нужны, особенно при опережающих темпах строительства коммунизма.
– Мені, шановний добродію, аж соромно за вас: не хлопці – жеребці:
Троянці добре там курили,
Дали приманку всім жінкам,
По вечорницям всі ходили,
Просвітку не було дівкам.
Та й сам Еней-сподар і паню
Підмовив паритися в баню...
Уже ж було не без гріха!..
Дідону мав він мов за жінку,
Убивши добру в неї грінку,
Мутив як на селі москаль!
Бо – хрін його не взяв – моторний,
Ласкавий, гарний, і проворний,
І гострий, як на бритві сталь…
– Тоді маю до тебе останнє, але вирішальне питання: Эней и его троянцы политически как – подкованы? – вконец заблудымился Беломор в языках.
– На всі чотири боки:
Но у троянського народу
За шаг алтина не проси:
Хто москаля об'їхав зроду?
А займеш – ноги унеси.
Завзятого троянці кшталту,
Не струсять нічийого гвалту
І носа хоть кому утруть…
До того ж Еней ще й люльку палив з рутенським тютюном.
– Справжній… гх-кх, настоящий основатель Рима и Римской империи, развалины которой пошли на создание фундаментальной основы учения коммунизма.
У компании тараканов от таких оргвыводов Беломора отпали челюсти, и они дружно уронили бублик с маком, который чуть было не прибил Жужжу. Жужжу спасли: периферическое зрение, прыткая реакция и мушиный ганглиевый ум.
– Что, горшок, ты нос повесил,
Что, гераневый, не весел –
Не трясешь ботвой?
Или ждешь полива к ночи,
Может, слово взять охочий?
Ну, колись, родной, –
отстиходымил Беломор вполне литературной речью.
– Стихов вы хотите? – их есть у меня, – прошелестел в ответ горшок герани.
– Спой, светик, не стыдись, – сольнула б, да нечем солонка.
– С такой сухой землицей, драть горло не резон, сестрица. Я коротко спою:
Рим! Родина! Земля моей мечты!
Кто сердцем сир, чьи дни обузой стали,
Взгляни на мать погибших царств – и ты
Поймешь, как жалки все твои печали…
Воды, умираю, – взмолился горшок герани. Мольба его сухих корней проняла всех присутствующих, даже Беломора, и безутешно канула в пустоте солонки. Никто из присутствующих не в силах был помочь. А те, кто должен поливать, о нем забыли.
Вдруг откуда-то летит
Маленький Комарик,
И в руке его горит
Маленький фонарик…
Так бывает не только в сказках… Не дождавшись комарика, Жужжу, покинув веселую пирушку вокруг вкусного бублика с маком, без колебаний бросилась «дразнить римских гусей». Демонстративно «засветившись», пролетев под лампой, Жужжу спикировала вниз и вызывающе уселась в центре Колизея. Замерла, потерла передними лапками. Пробежалась туда-сюда. Чья-то огромная ладонь с пальцами врастопырку нависла над Жужжу, накрыв ее зловещей тенью. Взмах руки – ладонь сомкнулась… Но в последнее мгновение Жужжу в отчаянном прыжке рванула в сторону и взмыла ввысь. Исполнив под потолком «мертвую петлю» Нестерова и две «бочки», Жужжу устремилась вниз и села в самом логове врага: на тыльной стороне ладони цезаря. Рука цезаря брезгливо отдернулась. Жужжу взлетела и опустилась на торчавшую из стакана чайную ложку. Горячий металл обжигал лапки. Клубившийся пар выедал глаза. Пытаясь охладиться, Жужжу сепетила ножками, тарабанила крыльями, но мужественно держалась на поверхности металла. Ее демонстративно не замечали. Жужжу с досады плюнула в стакан.
Беломор понял ее замысел – «вызываю огонь на себя» и, послав струю дыма в направлении стакана, помог его осуществлению. Жужжу вновь заметили и вновь попытались поймать. Затаив дыхание, римляне следили за ходом событий Пунической войны.
«Не кочегары мы, не плотники, – взмыв вверх, прожужжала Жужжу. Сделала в воздухе сальто-мортале, затем «тройной тулуп» и благополучно села на лист герани. – Но сожалений горьких нет, как нет… Держ-жись, друж-жище, сейчас напьешься…»
Свернутая в трубочку газета «Правда» обрушилась на Жужжу как карающий меч римского правосудия. Она и последнего слово сказать не успела, не то чтобы взлететь…
Палец палача ткнул черствую землю…
В сухом остатке: политый настоянной на яичной скорлупе водой горшок герани да маленькое пятнышко крови на огромной, правдинского формата, первой полосе газеты «Правда» – центрального органа ЦК КПСС.
Так уж повелось в подлунном мире, что черствость, бездарность и трусость одних порождает самопожертвование и героизм в других.
Обитатели кухни проводили Жужжу в последний путь минутой молчания. Ровно столько времени понадобилось для того, чтобы поднять с пола отбитый лист герани с впечатанным в него тельцем комнатной мухи и выбросить в мусорное ведро.
– Рано или поздно – все там будем, – подумало мусорное ведро, на мгновение озаренное искусственным светом.
Было поздно, грустно и грешно. Каждый думал о своем… И только рыжие тараканы, прошедшие Крым, Рим и медные трубы, справляли тризну, отгоняя от себя и других живущих злую силу. На третьей и девятой минуте тараканы, как водится на Руси, справили панихиду и поминки: отнесли крохи от бублика с маком мухе на могилу, чинно собрались за столом, пошевелили усами, помянули Жужжу незлым тихим словом, перекусили. В конце поминок прочли свой «отче наш»:
– Спасибо нам, что мы поели,
А приготовить может каждый! – и разбрелись по своим щелям…
***
Пробили склянки. Это чайная ложка почесала бока стакана, гоняя сахар по дну. Ровно через десять минут рыжие тараканы собирались справить мухины сороковины. А пока готовились, шастая туда-сюда без видимых дурному глазу причин.
– Нехорошо получилось – оборвали нам римское песнопение на полуслове, – в полном расдудымии наконец выдымил из себя Беломор. – Хотелось бы закончить на мажорной ноте. Кто у нас, Космос, мажор, как не ты?
– Знаете, товарищ Беломор, я, конечно, дико извиняюсь, но в такую минуту паясить перед публикой не намерен.
– Может, ты, старая, а? Тебе к горькому не привыкать.
– Ты же умный мужик, Беломорушка, хоть и поклонник Пушкина. По-твоему, я всю свою горечь женскую на перцовку да на пластырь извела? Нет, есть у меня еще молотый в пороховницах, а горошек – в пакете хранится! Сам знаешь – за одного молотого двух не молотых дают. Вот такая она, народная такса.
– Вот холера его дери! Не-ет! – без финального жирного апофеоза никак нельзя… Подожди… буфет, у тебя ж там где-то в шухлядке наперсток завалялся?.. Открывай… О, о-о-о – это не он блестит? Ну-ка, подковырни…
Семен Семеныч! Сколько зим, сколько лет, сколько штопаных штиблет!
– Здравствуйте, товарищ Беломор. Чем заслужил внимание такого большого товарища к такой мелкой персоне? Хотите новый мундир к ноябрьским?
– Да не строчи ты, Семеныч. Тут, понимаешь, другая канва, другой стежок.
– Понимаю, понимаю – наше чека никогда не спит, и есть срочная необходимость сшить новый заказ белыми нитками. Но вы же знаете – у меня язва…
– Погоди ты со своей язвой!..
– Я-то готов ждать, сколько надо готов, она не может…
– Сколько тебя, Семеныч, знаю, ты все о болячках.
– Вам, как большому коммунисту, скажу по-большому:
Мы много плачем, слишком много стонем,
Но наш народ, огонь прошедший, чист.
Недаром слово «жид» всегда синоним
С святым, великим словом «коммунист».
– Сема, прекрати свои выпердосы!..
– Замечу вам, это даже не мои. Это Маргариты Алигер… На минуточку, спросите у нее, Рита вам скажет. Когда она сказала про Зою, ей дали Сталинскую премию…
– Гражданин Шнайдер!!!..
– С этого надо было начинать…
– Как портному с многолетним стажем, вдобавок фронтовику, поручаю вам заключительное выступление, так сказать, подведение итогов культурно-массового мероприятия под названием «Вечный Рим – Москва, социализм – транзит на пути к бессмертью коммунизма»! Как вам тема?
– А что б вы мне были здоровенькими. Какими нитками товарищи изволят?
– Красными, Семеныч, непременно красными!
– Я вас умоляю, будут вам красные нитки.
– И стегани так, чтобы душа развернулась!
– Сделаем лучше, чем Сергей Иванович, Марк Самойлович и незабвенный Исаак Осипович. Хотя лучшее – враг хорошего. Спросите в Житомире, вам это подтвердят. Ну, так я приступаю:
Я по свету немало хаживал,
Жил в землянках, в окопах, в тайге,
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.
Но Москвою привык я гордиться
И везде повторяю слова:
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!..
Ликование римлян взорвалось клокочущим вулканом. Везувий захлебнулся бы собственной лавой от досады.
– Эта хохма когда-то станет гимном Москвы, – тихонечко звякнул наперсток. – Спросите в Бердичеве, вам скажут… Вы не знаете, в какую сторону от Москвы Бердичев? Я на вас удивляюсь. Вы не знаете, где живет тетя Соня?..
Но Семена Семеновича Шнайдера уже давно никто не слушал…
