На кровати сидит и курит в открытое окошко больной. Совсем мальчишка. Одну ногу упер в пол. Культя второй – два спичечных коробка до пола не достает. Сам неподвижен – культя дергается.

Курить на территории госпиталя категорически запрещается, а в палате тем более. Но вошедшая вместе со мной старшая медсестра ничего ему не сказала. Только вздохнула и посмотрела на него укоризненно. Больной на нее посмотрел. На меня посмотрел. А я на культю смотрю. А культя до колена голая.

– Это наш Сережа Башлыков. Сережа, вот корреспондент пришел.. Культя замерла. Опять задергалась.
– Это он ногу разрабатывает. Ну, в общем, вы сами тут поговорите.

Сергей проводил медсестру взглядом и принялся пеленать культю эластичным бинтом. Запеленал. Уставился на меня, как будто спрашивал: тебе-то что нужно от меня?

Нервные, колючие, раздражительные, мнительные. Такими они будут после возвращения оттуда в первые дни, недели, месяцы, годы. Даже те, кто не имеет физических повреждений. А что говорить о таких, как Сережа.

Те, кто столкнулся с “афганцами”, кто хочет понять и помочь им, знает, как это непросто.

Каждый из них в Афганистане жил, как на мине замедленного действия. Для одних она уже сработала. А других это чувство преследует до сих пор. Видеть смерть своих товарищей и своих врагов. Убивать и быть убитым. Страшная действительность, перемоловшая психику целого поколения.

Не согласны? Тогда “думайте сами, решайте сами”. Группа разведчиков за одну ночь должна пройти 15-ти километровый путь в горах, выйти в заданный район, где, по сведениям авиаразведки, укрепрайон мятежников, уничтожить его и вернуться на базу.

И вот, пройдя половину пути, группа натыкается на кочевника, его жену и дочь. Если их отпустить, значит не только не выполнить боевую задачу, но и вряд ли удастся вернуться без потерь. Если вообще удастся вернуться. В этом уже убедились на примере других групп. Убить? Безоружных? Невозможно. Но и с собой брать невозможно. А ночь не резиновая. А война есть война, и приказ есть приказ. За невыполнение боевого приказа – трибунал. Кочевники дикие, чужие, неумытые. Но люди!

Решайте, решайте. Хотя бы заочно, отвлеченно. Но решайте. Да так, чтобы не мордой в грязь и рылом не в пух. Скорее решайте, время пришло.

А вот они, может, до сих пор этот крест несут. Казнят себя за то, что отпустили. И половина из них не увидела рассвета. А может быть, казнятся за то, что на рассвете, сваливая рюкзаки с плечей, улыбались первым кровавым лучам солнца? Залезьте к ним в душу. Проживите их состоянием день, час, мгновенье.

А ведь это только эпизод. Вялый, бледный эскиз.

А нога болит. Ноги давно нет. А подошва ее все чешется. Несуществующая подошва. Однажды побежал – во сне, а проснулся и упал. И двери, двери, двери. И все закрытые. А в открытые не тянет. Нет за ними ничего. А мама плачет, отец клянет всех и вся. А продавщица-падаль обхамила. Рвануть бы ее вместе с собой. И Пашку не вернешь. А вот я пью. А когда не пью? Кто я? Для чего?
Плохо мне. Помогите мне, люди!

Трудно к “афганцам” подступиться. Помню, спросил одного: зачем ты сказал, что видел, как погиб твой командир?.. Он в горло мне вцепился:

– Порву! Не говорил я!
Газету ему показал с “его словами”. Прочитал он, заплакал. И вправду, не говорил он. Далеко был, не видел.
– А того писаку в Союзе увижу, в лицо плюну.

Я эту исповедь на кассету записал. Скверно это – писать неправду. Травмирует их неправда.
А полуправда еще хуже. А умалчивание – совсем беда. Жаль, не всегда горькая правда на страницы прорывается. Сладкая – пожалуйста, сколько угодно...

продолжение